Как бы на пороге второго периода творческой деятельности Уильяма Шекспира (приблизительно 1594—1601 годы) стоит одно из знаменитейших его произведений — «Венецианский купец». В нём ещё немало подражательности, но в этой пьесе гений Шекспира уже могуче обнаружил свою самостоятельность и с необыкновенной яркостью проявил одну из наиболее удивительных своих способностей — превращать грубый, неотёсанный камень заимствуемых сюжетов в поражающую совершенством художественную скульптуру. Сюжет «Венецианского купца» взят из ничтожного итальянского рассказа XVI века. Но благодаря художественной разносторонности или объективности Шекспира, имя Шейлока стало нарицательным обозначением исторической связи еврейства с деньгами — и в то же время во всей огромной литературе, посвящённой защите еврейства, нет ничего более убедительного и человечного, чем знаменитый монолог Шейлока: «Да разве у жида нет глаз?..» Остатком настроения первого идеалистического периода в «Венецианском купце», кроме подражания Марло, является вера в дружбу, самоотверженным представителем которой выступает Антонио.
Переход ко второму периоду сказался в отсутствии той поэзии молодости, которая так характерна для первого периода. Герои ещё молоды, но уже порядочно пожили и главное для них в жизни — наслаждение. Порция пикантна, бойка, но уже нежной прелести девушек «Двух веронцев», а тем более Джульетты в ней совсем нет. Беззаботное, весёлое пользование жизнью и добродушное жуирование — вот главная черта второго периода, центральной фигурой которого является третий бессмертный тип Шекспира — сэр Джон Фальстаф. Это настоящий поэт и философ весёлого чревоугодничества, у которого стремление к искрящейся жизни духа, к блеску ума столь же сильно, как и жажда ублаготворения животных потребностей. Фейерверк его добродушно-циничного остроумия столь же для него характерен, как и чревоугодничество. Уличать его — ничего, это его нимало не смущает, потому что личной карьеры он никогда не делает и дальше того, чтобы достать деньги на вечерний херес, его заботы не идут. Лучшим доказательством этого отсутствия личного элемента в цинизме Фальстафа — иначе он был бы обыкновенным мошенником — может служить неудача «Виндзорских насмешниц». Шекспир написал эту пьесу в несколько недель по просьбе королевы Елизаветы, желавшей увидеть Фальстафа на сцене ещё раз. Но великий драматург в первый и последний раз захотел морализировать, захотел «проучить» Фальстафа. Для этого он извратил саму сущность беспечно-беспутной, ни о чём, даже о самой себе не думающей натуры Фальстафа и придал ему хвастливое самомнение. Тип был разрушен, Фальстаф утрачивает всякий интерес, становится смешон и отвратителен.
Гораздо удачнее попытка снова вернуться к фальстафовскому типу в заключительной пьесе второго периода — «Двенадцатой ночи». Здесь мы в лице сэра Тоби и его антуража имеем как бы второе издание сэра Джона, правда, без его искрящегося остроумия, но с тем же заражающим добродушным жуирством. Отлично также вкладывается в рамки «фальстафовского» по преимуществу периода грубоватая насмешка над женщинами в «Укрощении строптивой». С первого взгляда мало вяжется с «Укрощением строптивой» почти одновременно созданная грациознейшая поэтическая феерия «Сон в летнюю ночь», где так ароматно и сочно отразилась молодость, проведённая в лесах и лугах. Но вдумаемся, однако, глубже в центральное место пьесы, в истинно-гениальный эпизод внезапного прилива страсти, с которой Титания осыпает ласками ослиную голову Основы. Как не признать тут добродушную, но бесспорно насмешливую символизацию беспричинных капризов женского чувства?
Органически связан «фальстафовский» период с серией исторических хроник Шекспира: Фальстаф фигурирует в двух главных пьесах этой серии — «Генрихе IV» и «Генрихе V».
Комментариев нет:
Отправить комментарий